Данная публикация призвана продемонстрировать процесс
появления новозаветных «загробных» картин, которые при этом представлены
словами самого Иисуса, а также оценить степень их достоверности на
основе свидетельства самых разнообразные документов первых веков
раннехристианской эпохи - как текстов самих канонических евангелий, так и
их пересечений с внешними по отношению к канону свидетельствами.
Достаточно ярким евангельским примером является
пример
сопоставления двух идентичных проповедей Иисуса, которые изложены в
Ев. Луки и Матфея. Здесь перед нами возникает известное выражение о
«скрежете зубов». При этом в первом случае данное выражение является
явным аллегорическим приёмом передачи состояния зависти и злобы, во
втором случае оно уже становится описанием загробных мучений с «привлечением»
тьмы внешний. Также показано, что при сравнении версий одних и тех же
притч именно Матфей переводит всё в русло «посмертных» картин воздаяния
грядущих судов, оперируя выражениями и темами «тьмы внешней», мучащего
огня, горящей печи.
Сравнивая по сути одни и те же евангельские притчи можно обнаружить, что
именно у Матфея они облечены в тему суда и «посмертного» воздаяния и
снабжены выражениями «загробных» реалий. Например, в притчах о
благоразумном рабе и о талантах, при сличении Луки и Матфея, снова именно
Матфей оканчивает изложение «плачем и скрежетом зубов» имея ввиду
посмертное воздание и его реалии, тогда как у Луки никаких «загробных»
откровений нет вообще. (Мф. 25:14-23 - Лука 19:11-28).
Чёткая идентичная картина появления «загробных откровений»
обнаруживается аналогично при
анализе притчи о
брачном пире. И при сравнении повествований именно Матфей опять
вводит «загробную» картину некоего мрачного места «внешней тьмы» с
зубным скрежетом там. А в этом уже примере появляется возможность
сравнения повествований версией изложения притчи согласно внешнего по
отношению к канону источника - Евангелия Фомы. И в нём, в идентичной притче,
никаких подобных картин - нет, при этом изложение самой притчи близко к
изложению Ев. Луки.
С этим же внешним источником можно
сравнить и притчу о неводе Ев. Матфея. Сравнение ярко демонстрирует,
что вся эсхатологическая картина и картина «скрежета зубов» построена
исключительно самим Матфеем, при этом простая жизненная притча для
простого слушателя первого века превратилась в невероятный и
неправдоподобный по сюжету рассказ. И здесь важно отметить, что говоря о
Матфее, мы говорим о некоем составителе библейской книги, а не апостоле.
В следующей публикации обращается внимание на использование Матфеем такого
сочетания как «тьма внешняя» и истоков его происхождения. Далее
можно прийти и к выводу, что Матфей использовал соответствующие термины
из некоего имеющегося у него материала речений Христа, но эти термины он
использовал уже в своём личном понимании. Такие образы и выражения как
«неугасимый огонь», «огненная печь», «и тьма внешняя» - обнаруживаются и
в раннехристианских документах, но принадлежат они иному вероучению и
иному мышлению. И там они рассматривались сутью жизненного мира
человека, что становится далее его реальностью. При этом спасение
рассматривалось и в открытии новой внутренней реальности Царства уже при
жизни.
Таким образом, например, трижды применяемое Матфеем выражение
«тьма внешняя» не может считаться выдумкой, но лишь заимствованием из
иного учения и переработкой в меру своего понимания, что
и
продемонстрировано в отдельной публикации. При этом внешние
источники открывают именно целостное представление. Так, там обнаруживается вторая
сторона представления относительно "тьмы внешней" – "свет внутренний". Однако
можно заключить, что при
копировании была взята только одна сторона и целостная картины была разрушена.
При этом при заимствовании не было понимания самой картины, но были фактически перенесены
лишь разобщённые фрагменты.
Если говорить о канонической евангельской традиции, то евангелист Иоанн
вообще не прибегает к темам каких-либо посмертных реалий.
Он или не видит важности и необходимости или исключает тему посмертных реалий как неавторитетную для него.
Это в свою очередь снова демонстрирует, что синоптическое изложение темы, а особенно у Матфея, было его личным
пониманием и его личным религиозным построением.
Апостол Павел упоминает тему вскользь, не вникая и не раскрывая её
вообще, возможно по причине изложения учения для внутреннего круга, как
он сам и описывает - круга совершенных. И надо сказать воззрения эти
в раннехристианский период существовали, но не были такими же, как представлены ныне нам
в канонических текстах. Хотя необходимо отметить, что как таковых строгих и чётких канонических
представлений - нет, а сам канон при этом отразил вариации существовавших тогда раннехристианских
взглядов.
Таким образом, имеющиеся новозаветные картины и учения являются лишь
версией понимания и толкования авторов, имеющих доступ к источникам
речений Христа. И перед нами в итоге всего лишь пример толкования тех или
иных моментов, которые восходили к учению, но были скопированы и
переработаны, получив статус прямых речений, на которых и были
построены в будущем авторитетные «апостольские» евангельские «загробные» описания.
Изобилующее же всевозможными эсхатологическими картинами грядущих судов и
посмертных картин Ев. Матфея при сравнении с другими текстами выявляется
лишь примером создания религиозного учения, востребованного временем и
сделанного вероятно по шаблону известных тогда проиудейских
представлений.